Vae victis!
Не могу заснуть.
День выдался тяжелый, напряженный - вот мысли и не дают покоя, да и спать, наверное, сейчас и не стоит. Возможно, я буду менее собранным, если так и не прилягу отдохнуть, но теперь уж проще вовсе не ложиться, чем просыпаться вдруг среди ночи. А просыпаться придется, в этом я не сомневаюсь.
Тихо. Снегопад. Снега не ждали: уже изрядно потеплело, и даже начала пробиваться первая травка, подснежники цветут... А тут вдруг такая метель, снег падает крупными хлопьями, и уже не видно ни первой зелени, ни грязи, ни крови, пролившейся сегодня. Ничего. Только белое полотно на месте, отмеченном смертью. Так просто оказалось все стереть! Иногда мне хочется, чтобы что-то подобное можно было бы сделать и с памятью. Но гораздо чаще я думаю, что воспоминания нужно беречь, как зеницу ока, и особенно те, которые причиняют больше всего боли, ведь это именно они делают меня мною. Я должен знать, кто я. Я должен помнить.
Даже если я готов убивать, чтобы другие не помнили и не знали. Даже так.
То, что произошло сегодня, наверное, я буду вспоминать еще долго. Сколько дней я ждал этого момента, кто бы только мог представить! Мерзавец, посмевший мне угрожать, наконец-то умолк навсегда. Подумать только, мне приходилось платить ему за молчание, чтобы не болтал обо мне лишнего, и я не имел никакой возможности избавиться от этого, и я терпел это несколько лет! Право, мне стоит быть менее щепетильным в таких вопросах. Я ведь мог еще долго прождать, пока он попадется с какой-нибудь еще подлостью, в то время как уже столько раз мог просто обвинить его в чем угодно, и никто не посмел бы сомневаться в моих словах. Мерзко. Иногда мне не хочется быть честным.
Иногда мне хочется быть подлым. Напоить Аннелизе, пережившую столько боли, чтобы использовать ее в качестве приманки - это ли не подлость? А ведь она, возможно, даже ждет, что я приду утешить ее, ведь она говорила, что ей одиноко и страшно, открылась мне... Как мне просить прощения за такое, как объяснить ей, что причиняя ей боль, я все же хочу ей добра, даже если добро это будет состоять в том, что я руками стражи избавлю ее от брата, который, я уверен, ее погубит, если его не остановить? Я не хотел бы, чтобы она возненавидела меня. Я слишком ценю ее искренность.
Я не хотел бы, чтобы меня возненавидел Ульврун. Хотя... Честнее будет сказать, что меня это огорчит, но не слишком. В конце концов, у него есть повод, и даже не один, и сегодня я увеличил их число. На его месте я бы убил этого нахала, смеющего командовать в доме, который я из обгорелой дыры превратил в жилище, и сбежал бы прочь, на север, куда угодно, лишь бы не оставаться здесь и не видеть, как то, что я сделал, делят другие люди. А они будут делить, и Ульврун едва ли сможет сделать с этим хоть что-нибудь. Он здесь никто. Мне жаль, но я не могу изменить это. Да и не хочу - даже если мог бы. Но его решительность и твердость я уважаю. Это сильный человек, и он может стать опасным - и достойным - врагом.
Снег. Все-таки удивительно, что эта метель случилась именно сегодня. Сколько лет назад это было - девять? Десять? Середина марта, кажется, тоже четырнадцатое или пятнадцатое число - я редко запоминаю даты, но эту мне не забыть. По крайней мере, еще несколько лет помнить буду точно...
Ночь, влажный ветер, липкий снег, дороги, превратившиеся в нечто совершенно не проходимое, холодная грязная жижа, хлюпающая под ногами, и снег, снег - повсюду снег, и он все падает и падает, и все тяжелее идти. Мы тогда потеряли большую часть отряда, мы еле шли - израненные, уставшие, проклинающие все на свете, замерзшие, мы уже почти не надеялись выбраться. Дорога, огибающая лес, волк волков где-то вдалеке, а может быть, и тварей пострашнее - слишком близко Шварцвальд, чтобы невольно не вспоминать сказки, которыми пугают детей в деревнях.
Мы нашли ее на обочине рядом с коченеющим трупом лошади, совсем замерзшую, плачущую - но нет, она не была испугана, она злилась, что отряд, нанятый, чтобы сопроводить ее к родным, предал и бросил одну ее, отобрав деньги и драгоценности. Это были слезы ярости и отчаяния. Ее имя по понятным причинам я не хочу называть даже в личном дневнике - мало ли, в чьи руки он может попасть однажды. Сколько лет ей тогда было? Пятнадцать или шестнадцать, вряд ли больше. Я как сейчас помню, как удивленно распахнулись ее глаза, как она закашлялась, когда я угостил ее дешевым шнапсом из своей фляжки, по правде говоря, отвратным пойлом, но это должно было ее немного согреть. К счастью, она не узнала меня, да это и так было бы не просто: грязный, заросший щетиной, с перевязанной головой, с ссадиной и здоровенным кровоподтеком на скуле, я был похож на себя, пожалуй, меньше, чем когда-либо еще. Да мы и не виделись несколько лет, было время и забыть... Разве что голос мог бы меня выдать, но тогда я рад был, что тоже простужен и охрип. После выпитого ее голос тоже звучал чуть хрипло и еще глубже, чем обычно. Мне всегда нравилось, как она говорит.
Нам пришлось устроить привал, да и в любом случае мы слишком устали и все равно скоро остановились бы, даже не будь этой встречи. Нам даже удалось разжечь костер, который приходилось оберегать от ветра со всевозможной тщательностью: ветер то и дело грозил лишить нас этого маленького, такого уязвимого источника тепла. Мы соорудили три тесных шалаша вокруг костра и кое-как устроились там. Я сидел с ней у огня, пытался греть ее руки, растирал их, заставлять ее пить, надеясь, что это хоть немного ее согреет. Я отдал ей свое драное одеяло, свой плащ, повязал ей свой шарф - тоже дырявый и весь в пятнах крови, но все еще теплый. Вскоре я уже и сам страшно замерз, а она все не могла согреться. Что еще я мог предложить ей, кроме тепла моего тела? Сейчас, столько лет спустя, я удивляюсь: как я решился тогда? Даже понимая, что это было необходимо, что от этого, вероятно, зависела ее жизнь, я все же удивлен, что тогда я не сомневался. Я думал, она будет возмущена, она ударит меня, она смутится - что угодно, но только не то, что она сказала. "Я хочу запомнить эту ночь навсегда, если, конечно, лихорадка не убьет меня до утра" - хрипло прошептала она, заглядывая в мои глаза. После этого передумать я уже точно не мог бы, да и не захотел бы. Я не верю в судьбу, но тогда меня преследовало ощущение, что я знал, что однажды буду обладать этой женщиной, как это и предполагалось когда-то, - так или иначе, рано или поздно. И она была моей. Всего одну ночь, воспаленную, больную, лихорадочную ночь страсти, но она была моей. Я был у нее первым. Если судьба - не выдумка неудачников, то она преподнесла мне в ту ночь лучший подарок, о каком я только мог мечтать...
Не хочу даже думать о том, что она чувствовала, когда к вечеру следующего дня ее привезли к родному дому и передали ее отцу и жениху. Глупо. В тот день мне так хотелось его убить, но что бы это решило, и кого бы это сделало счастливее? Меня? Нет. Зная, что я причинил ей боль, я бы только мучился еще больше. Я не пошел туда. Сказался совсем больным, прикинулся трусом - а может, и в самом деле струсил. Мои люди проводили ее. Я так и не сказал ей своего имени. Его ей назвали мои солдаты - Майнольф Месснер, тогда еще Месснер, без этого дворянского фон Виндблуме. Простой офицер, оставивший на память ее ленту, запятнанную кровью. Она искала ее все утро, а я спрятал ее под рубашку и молчал, не желая говорить, что это я украл ее. Я не посмел бы попросить ее о вещи на память, нет. Не знаю, догадались ли она.
Снег. Тогда его было так же много... А я до сих пор помню и не хочу забывать. Я должен помнить это, чтобы пережить то, что мне еще предстоит сделать. Я должен помнить это, чтобы знать, что это все еще я, что у меня есть, что терять. Я не хочу стать человеком, которому нечего терять: такие долго не живут и погибают из-за какой-нибудь глупости, а мне еще слишком многое предстоит закончить. Я не имею права на отчаяние. Я должен жить.
Слишком тихо. Не может быть, чтобы эта ночь в самом деле прошла спокойно... Я ведь принял все меры, чтобы этого не случилось. Что ж, если еще через четверть часа ничего не произойдет, я пойду и исправлю это. Все должно решиться нынче ночью. Ждать дольше - опасно, ничего не предпринимать - еще опаснее. Нет времени на бездействие. Пока я могу здесь что-то решить, я сделаю это.
Пару слов от мастера.
День выдался тяжелый, напряженный - вот мысли и не дают покоя, да и спать, наверное, сейчас и не стоит. Возможно, я буду менее собранным, если так и не прилягу отдохнуть, но теперь уж проще вовсе не ложиться, чем просыпаться вдруг среди ночи. А просыпаться придется, в этом я не сомневаюсь.
Тихо. Снегопад. Снега не ждали: уже изрядно потеплело, и даже начала пробиваться первая травка, подснежники цветут... А тут вдруг такая метель, снег падает крупными хлопьями, и уже не видно ни первой зелени, ни грязи, ни крови, пролившейся сегодня. Ничего. Только белое полотно на месте, отмеченном смертью. Так просто оказалось все стереть! Иногда мне хочется, чтобы что-то подобное можно было бы сделать и с памятью. Но гораздо чаще я думаю, что воспоминания нужно беречь, как зеницу ока, и особенно те, которые причиняют больше всего боли, ведь это именно они делают меня мною. Я должен знать, кто я. Я должен помнить.
Даже если я готов убивать, чтобы другие не помнили и не знали. Даже так.
То, что произошло сегодня, наверное, я буду вспоминать еще долго. Сколько дней я ждал этого момента, кто бы только мог представить! Мерзавец, посмевший мне угрожать, наконец-то умолк навсегда. Подумать только, мне приходилось платить ему за молчание, чтобы не болтал обо мне лишнего, и я не имел никакой возможности избавиться от этого, и я терпел это несколько лет! Право, мне стоит быть менее щепетильным в таких вопросах. Я ведь мог еще долго прождать, пока он попадется с какой-нибудь еще подлостью, в то время как уже столько раз мог просто обвинить его в чем угодно, и никто не посмел бы сомневаться в моих словах. Мерзко. Иногда мне не хочется быть честным.
Иногда мне хочется быть подлым. Напоить Аннелизе, пережившую столько боли, чтобы использовать ее в качестве приманки - это ли не подлость? А ведь она, возможно, даже ждет, что я приду утешить ее, ведь она говорила, что ей одиноко и страшно, открылась мне... Как мне просить прощения за такое, как объяснить ей, что причиняя ей боль, я все же хочу ей добра, даже если добро это будет состоять в том, что я руками стражи избавлю ее от брата, который, я уверен, ее погубит, если его не остановить? Я не хотел бы, чтобы она возненавидела меня. Я слишком ценю ее искренность.
Я не хотел бы, чтобы меня возненавидел Ульврун. Хотя... Честнее будет сказать, что меня это огорчит, но не слишком. В конце концов, у него есть повод, и даже не один, и сегодня я увеличил их число. На его месте я бы убил этого нахала, смеющего командовать в доме, который я из обгорелой дыры превратил в жилище, и сбежал бы прочь, на север, куда угодно, лишь бы не оставаться здесь и не видеть, как то, что я сделал, делят другие люди. А они будут делить, и Ульврун едва ли сможет сделать с этим хоть что-нибудь. Он здесь никто. Мне жаль, но я не могу изменить это. Да и не хочу - даже если мог бы. Но его решительность и твердость я уважаю. Это сильный человек, и он может стать опасным - и достойным - врагом.
Снег. Все-таки удивительно, что эта метель случилась именно сегодня. Сколько лет назад это было - девять? Десять? Середина марта, кажется, тоже четырнадцатое или пятнадцатое число - я редко запоминаю даты, но эту мне не забыть. По крайней мере, еще несколько лет помнить буду точно...
Ночь, влажный ветер, липкий снег, дороги, превратившиеся в нечто совершенно не проходимое, холодная грязная жижа, хлюпающая под ногами, и снег, снег - повсюду снег, и он все падает и падает, и все тяжелее идти. Мы тогда потеряли большую часть отряда, мы еле шли - израненные, уставшие, проклинающие все на свете, замерзшие, мы уже почти не надеялись выбраться. Дорога, огибающая лес, волк волков где-то вдалеке, а может быть, и тварей пострашнее - слишком близко Шварцвальд, чтобы невольно не вспоминать сказки, которыми пугают детей в деревнях.
Мы нашли ее на обочине рядом с коченеющим трупом лошади, совсем замерзшую, плачущую - но нет, она не была испугана, она злилась, что отряд, нанятый, чтобы сопроводить ее к родным, предал и бросил одну ее, отобрав деньги и драгоценности. Это были слезы ярости и отчаяния. Ее имя по понятным причинам я не хочу называть даже в личном дневнике - мало ли, в чьи руки он может попасть однажды. Сколько лет ей тогда было? Пятнадцать или шестнадцать, вряд ли больше. Я как сейчас помню, как удивленно распахнулись ее глаза, как она закашлялась, когда я угостил ее дешевым шнапсом из своей фляжки, по правде говоря, отвратным пойлом, но это должно было ее немного согреть. К счастью, она не узнала меня, да это и так было бы не просто: грязный, заросший щетиной, с перевязанной головой, с ссадиной и здоровенным кровоподтеком на скуле, я был похож на себя, пожалуй, меньше, чем когда-либо еще. Да мы и не виделись несколько лет, было время и забыть... Разве что голос мог бы меня выдать, но тогда я рад был, что тоже простужен и охрип. После выпитого ее голос тоже звучал чуть хрипло и еще глубже, чем обычно. Мне всегда нравилось, как она говорит.
Нам пришлось устроить привал, да и в любом случае мы слишком устали и все равно скоро остановились бы, даже не будь этой встречи. Нам даже удалось разжечь костер, который приходилось оберегать от ветра со всевозможной тщательностью: ветер то и дело грозил лишить нас этого маленького, такого уязвимого источника тепла. Мы соорудили три тесных шалаша вокруг костра и кое-как устроились там. Я сидел с ней у огня, пытался греть ее руки, растирал их, заставлять ее пить, надеясь, что это хоть немного ее согреет. Я отдал ей свое драное одеяло, свой плащ, повязал ей свой шарф - тоже дырявый и весь в пятнах крови, но все еще теплый. Вскоре я уже и сам страшно замерз, а она все не могла согреться. Что еще я мог предложить ей, кроме тепла моего тела? Сейчас, столько лет спустя, я удивляюсь: как я решился тогда? Даже понимая, что это было необходимо, что от этого, вероятно, зависела ее жизнь, я все же удивлен, что тогда я не сомневался. Я думал, она будет возмущена, она ударит меня, она смутится - что угодно, но только не то, что она сказала. "Я хочу запомнить эту ночь навсегда, если, конечно, лихорадка не убьет меня до утра" - хрипло прошептала она, заглядывая в мои глаза. После этого передумать я уже точно не мог бы, да и не захотел бы. Я не верю в судьбу, но тогда меня преследовало ощущение, что я знал, что однажды буду обладать этой женщиной, как это и предполагалось когда-то, - так или иначе, рано или поздно. И она была моей. Всего одну ночь, воспаленную, больную, лихорадочную ночь страсти, но она была моей. Я был у нее первым. Если судьба - не выдумка неудачников, то она преподнесла мне в ту ночь лучший подарок, о каком я только мог мечтать...
Не хочу даже думать о том, что она чувствовала, когда к вечеру следующего дня ее привезли к родному дому и передали ее отцу и жениху. Глупо. В тот день мне так хотелось его убить, но что бы это решило, и кого бы это сделало счастливее? Меня? Нет. Зная, что я причинил ей боль, я бы только мучился еще больше. Я не пошел туда. Сказался совсем больным, прикинулся трусом - а может, и в самом деле струсил. Мои люди проводили ее. Я так и не сказал ей своего имени. Его ей назвали мои солдаты - Майнольф Месснер, тогда еще Месснер, без этого дворянского фон Виндблуме. Простой офицер, оставивший на память ее ленту, запятнанную кровью. Она искала ее все утро, а я спрятал ее под рубашку и молчал, не желая говорить, что это я украл ее. Я не посмел бы попросить ее о вещи на память, нет. Не знаю, догадались ли она.
Снег. Тогда его было так же много... А я до сих пор помню и не хочу забывать. Я должен помнить это, чтобы пережить то, что мне еще предстоит сделать. Я должен помнить это, чтобы знать, что это все еще я, что у меня есть, что терять. Я не хочу стать человеком, которому нечего терять: такие долго не живут и погибают из-за какой-нибудь глупости, а мне еще слишком многое предстоит закончить. Я не имею права на отчаяние. Я должен жить.
Слишком тихо. Не может быть, чтобы эта ночь в самом деле прошла спокойно... Я ведь принял все меры, чтобы этого не случилось. Что ж, если еще через четверть часа ничего не произойдет, я пойду и исправлю это. Все должно решиться нынче ночью. Ждать дольше - опасно, ничего не предпринимать - еще опаснее. Нет времени на бездействие. Пока я могу здесь что-то решить, я сделаю это.
Пару слов от мастера.
